Она, видно, только что села — сейчас как раз складывала крылья. Имя было дано не зря: перья чудесной птицы переливались внутренним светом. Правда, сейчас он был больше похож не на огонь, а скорее на полупогасший уголек: еле заметный, темно-багровый.
Жар-птица оказалась неожиданно большой. «Такую под мышкой не унесешь», — невольно подумал новгородец, ни разу в жизни не видевший птиц крупнее гуся, а эта была намного больше. Пожалуй, она смогла бы и человека на себе нести. От этой мысли у Ратибора неприятно заныло в животе, и он тут же вспомнил, что сейчас сидящее на поляне чудо надо поймать. А это, видать, непросто, недаром предупреждал лесовик-тезка, недаром талдычил: сумей да сумей…
Леший пошарил за пазухой, достал рукавицы Семака, надел, потом подумал и надел сверху еще свои: кто ее знает, эту птицу…
А она, казалось, вообще не замечала человека в кустах. Знай себе копалась в траве, что-то высматривая. Подняла изящную головку, украшенную невиданным гребнем из пяти пушистых перьев, огляделась, и возле самых кустов у кромки леса нашла, что искала — пучок сухой травы. Проворно подбежала к ногам замершего юноши, сорвала пучок и мгновенно заглотала. Перья чудесной птицы тут же засветились чуть ярче, словно внутри у нее была печка, а травой она растапливала огонек. В этот самый момент Ратибор выскочил из кустов и бросил на добычу дареную сеть.
Одним движением острого клюва птица разорвала прочную веревку и кусок ее проглотила. Затем та же судьба постигла еще часть сети. Перья снова посветлели. Птица рванулась.
Но новгородец одним прыжком придавил ее к земле, руками вцепившись в сеть. Птица снова рванулась, ударила крыльями по мокрой траве… и Ратибор почувствовал, что отрывается от земли. В следующее мгновение он уже подумал, что неплохо было бы разжать руки, но, поглядев вниз, увидел, что уже поздно.
Птица оказалась очень сильной и летела… даже не как стрела, еще не сделана такая стрела, чтобы настолько быстро летела, а скорее как молния, причем хорошо смазанная, чтобы воздух не мешал. Человек на ее спине еще только успел испугаться, как лес внизу уже превратился в сплошную черную массу с редкими проплешинами, а прямо над головой оказалась прореха в низко нависших облаках. Туда-то и устремилась Жар-птица.
Ратибор судорожно цеплялся за веревки, стараясь ухватить добычу за шею и соображая, что же делать дальше. Перья под его животом ощутимо нагревались, это чувствовалось даже сквозь кафтан, а в лицо дул ледяной ветер, не давая дышать. Наконец, ему удалось уцепиться за птичью шею, и стало немного поспокойнее.
Птица тем временем поднялась над облаками. Несмотря на неудобство, новгородец невольно завертел головой, осматриваясь.
Вокруг, насколько хватало глаза, простирались белоснежные поля, горы и ущелья, сотканные из облаков. Это только снизу тучи казались темными — сверху, освещенные солнцем, ослепительно ярким на такой высоте, они нестерпимо для глаз сияли чистейшей белизной. А еще выше двигались в неожиданно чистой синеве неба другие облака, похожие на растрепанные перья. Ратибор нашел в себе силы задрать голову, разыскивая где-то там, на высоте, ирий.
Жар-птица стрелой неслась над самыми облаками. Почему-то она не делала никаких попыток сбросить седока. И очень скоро Ратибор понял, почему. Обогретая солнцем, Жар-птица раскочегарилась не на шутку. Перья ее уже не были тускло-багровыми, а светились оранжевым светом и так раскалились, что согревали даже ледяной ветер. Дышать стало еще труднее: поднять голову — ветер в лицо, а опустить — жаром пышет. Из-под рукавиц шел дым, и даже едва пробившаяся борода Ратибора начала испускать отвратительный запах паленого волоса. Обрывки сети, еще висевшие на птице, потихоньку начали темнеть, обугливаясь. Ратибор сглотнул и как-то сумел повернуться несколько боком, чтобы не так пекло снизу.
«Ну все», — подумал новгородец. — «Зажарит она меня теперь на собственной спине, как повар куренка. Либо сам сорвусь, а с такой высоты точно всю землю насквозь пробью, и прямо к Ящеру… тем же путем, что и он сам когда-то».
И тут его осенило. Невероятным усилием он сумел разжать правую руку, не свалившись при этом, зубами стянул с нее рукавицу и нахлобучил на голову Жар-птице, закрывая обзор.
Он еле успел снова ухватить ее за шею обеими руками. Птица заметалась, стремясь освободиться, замотала головой и внезапно пошла по пологой спирали вниз, теперь ветер бил уже не в лицо, а еще и сбоку, снося в бездну под ногами. Все это время она бешено пыталась скинуть рукавицу, но та, видно, зацепилась за гребень и засела на птичьей голове надежно. Через мгновение ослепленная птица со всего разгону влетела в облака.
Дышать в молочно-белом тумане было непросто. Он лез в горло и в ноздри вместо воздуха, забивал их, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Спасало только то, что горячие перья рассеивали туман у самого носа юноши. К тому же птица, лишенная солнечного света, начала стремительно остывать. Из оранжевой она снова сделалась багровой, да и крыльями махать стала пореже: утомилась, видно, летать по поднебесью, да еще человека на себе таскать. Тут туман поредел, облака остались позади. Внизу показалась земля. С высоты Ратибор разглядел корчму старого Семака, дорогу, по которой недавно ехал, озеро, лежащее, оказывается, неподалеку от дороги… «А не очень-то далеко завел меня тогда лесной хозяин», оценил Ратибор. «Небось и без его совета я бы из лесу вышел». Тут же вспомнил, что, захоти леший, человек в трех соснах заблудиться может. Но на раздумья уже не было времени. Птица, похоже, начала заходить на посадку. Она возвращалась к гнезду, находя его не зрением (рукавица на голове не давала видеть), а птичьим чутьем.
Может быть, поэтому попала она в самую середину озера. Новгородец еще успел увидеть стремительно приближающуюся темную поверхность, как вокруг поднялась туча брызг, и он оказался в ледяной воде.
Одежда сразу намокла и потянула ко дну. Отчаянно колотя руками, Ратибор сумел выплыть на поверхность. Почему-то чуть не все озеро было покрыто тонким слоем серого пепла, а птица словно сквозь землю провалилась.
«Как же так», — задумался Ратибор, выгребая к берегу. — «Ведь точно же помню: вместе со мной птица в воду плюхнулась, аж зашипело. Неужто утонула?»
И тут до него дошло. Пепел на поверхности воды — это было все, что осталось от Жар-птицы. Живущая светом и теплом, попав в воду, она погасла и, словно сгоревшая береста, рассыпалась пеплом. Драгоценная добыча была безнадежно упущена. Обидно, конечно, но бить себя в грудь уже поздно. Надо выплывать.
Добравшись до берега, Ратибор первым делом разделся. Холодный воздух обжег кожу, но лучше уж так, чем в мокрой одежде шлепать. Старательно все отжав, вылив воду из сапог и снова одевшись, новгородец направился на поиски своей лошади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});